Трон императора - Страница 63

Но проходил месяц-другой – и убыль восполнялась. Как всегда, самые крупные крысы успевали ускользнуть.

Любой чужак, очутившийся здесь, должен был чувствовать себя весьма неуютно под пристальными взглядами местного отребья. Но выказывать свой страх не рекомендовалось ни в коем случае.

Кэр, разумеется, никакого страха не испытывал. Тем более когда о его бедро терлись ножны «скорпиона».

Кэр озирал черные, грозившие рухнуть стены, вдыхал смрад отбросов с тем интересом, с каким ребенок разглядывает выброшенную на берег, полуразложившуюся тушу огромного кита. Но при этом сын вождя не забывал запоминать дорогу.

Кайр с неменьшим интересом наблюдал за юношей. И пока оставался доволен. Высокомерная брезгливость – вот то, что испытывает воин, глядя на изнанку великолепной Карнагрии. Такие вот трущобы – гниль в сердцевине яблока. Кэр должен помнить об этом, когда смотрит на вызолоченные крыши дворцов или грозные ряды имперской конницы. Такова жизнь в Четырех Империях: будь то Самери, Эгерин, Фетис или Карнагрия. Войско движется впереди, а позади, в шлейфе пыли волы тащат повозки с ранеными и умирающими.

Сегодня утром Кэр пожелал сообщить своему тысяцкому нечто важное, ни в коем случае не предназначенное для посторонних ушей. И Кайр, воспользовавшись поводом, повел юношу на южную окраину, место, куда стекала слизь из дубильных чанов столицы. Туда, где наверняка нет ни слухачей, ни законников, ни соглядатаев. Хотя, признаться, Кайр не слишком верил в то, что сообщение Кэра – настолько тайное. Молодость склонна преувеличивать.

Когда совсем стемнело, тысяцкий решил, что ознакомительную прогулку можно закончить. Прямо перед ними возвышалось трехэтажное, довольно крепкое по местным меркам здание с обширным двором. Со двора густо пахло навозом. Можно было предположить, что перед ними – постоялый двор. Поглядев на мятую бронзовую табличку, скудно освещенную фонарем, заправленным жиром, Кайр убедился в этом окончательно. «Тихая Радость» – было намалевано на табличке.

Кайр усмехнулся.

– Зайдем,– предложил он,– пропустим по кружке и потолкуем. Вот именно то укромное местечко, о котором ты просил.

Кэр, естественно, не стал спорить, и через минуту они оказались внутри, в просторном душном помещении с закопченным потолком и сомнительными обитателями.

Кайр подбоченился и обвел взглядом харчевню, потом оборотился к юноше и громко заявил:

– Вот! Самая грязная и паршивая харчевня во всем Великондаре! Или я не прав? – И, развернувшись, устремил взгляд на хозяина, здоровенную кучу мяса с крохотными подлыми глазками.

Сейчас на самерийце не было серебряного пояса тысячника. А одет он был сущим оборванцем. Даже рукоять меча обмотана старой коричневой кожей, заставлявшей предположить, что внутри деревянных ножен не меч, а кусок ржавого железа. Кэр в сравнении с Кайром выглядел настоящим щеголем, хотя тот потрудился и над обликом юноши.

– Если ты выглядишь слишком хорошо для подобного места,– приговаривал он, разбрызгивая дорожную грязь по зеленой тунике Кэра, заправленной в купленные только что за половинку медной монеты рваные штаны,– это может повлечь слишком много неприятностей. А когда ты скромен и внушаешь уважение,– он похлопал по ножнам меча,– то их будет меньше. Не то чтобы их не было совсем, но – меньше. Поверь мне, Кэр! Я провел в трущобах почти год. Правда, не здесь, а в Эгерине. Но грязь – везде грязь.

Кэр не сразу привык к затрапезному виду тысяцкого: тот выглядел форменным бродягой. Или, что вернее,– форменным бандитом.

Только одного не смог, да и не захотел бы изменить Кайр-Косогубый: своей физиономии.

Потому, взглянув на гостя, хозяин харчевни увидел достаточно, чтобы позабыть о своем кинжале в локоть длиной, болтавшемся на поясе, и подобострастно кивать в ответ на любую реплику гостя.

– Одно хорошо,– продолжал Кайр.– Когда у тебя остается только несколько медных монет…– еще один многозначительный взгляд на хозяина харчевни,– здесь можно выпить и пожрать! Если скисшую мочу и верблюжье дерьмо можно считать жратвой и выпивкой.

Кислая улыбка хозяина сменилась злобной гримасой.

– Не нравится – пошел вон! – пробурчал толстяк. Но – совсем тихо.

Взяв деревянные кружки и скользкие от жира блюда с жаренными на сале черными сухарями, самерийцы отправились в самый дальний угол.

Кэр пошел было к свободному столу, но Кайр остановил соплеменника и двинул к другому, где трое бродяг, переругиваясь, играли в кости. Рядом, на грязной соломе, брошенной прямо на земляной пол, спал четвертый.

Кайр, походя, пнул его в бок. Бродяга подскочил, глянул ошалело и убрался подальше.

Косогубый подошел к занятому столу, поставил на него кружку с вином.

– Мне и моему другу надо поговорить наедине! – сказал он веско.

– А не…– начал один из бродяг, поднимая голову.

И осекся, только раз взглянув на изуродованное лицо воина.

Троица мигом забрала свое барахло, и тысяцкий опустился на заскрипевший табурет.

Кэр понюхал содержимое миски, поморщился, отодвинул.

– Ну так вот…– начал он.

– Не торопись! – поднял руку Кайр.– Мы еще не заработали право на уединение.

Трое с длинными ножами на поясах направлялись к ним.

– Мы здесь не любим чужаков! – процедил один из них, усатый, с маленькой головкой, неуместной на широких плечах и бочкообразном туловище.

– А где же ты видишь чужаков? – спросил Кайр с напускным удивлением.

– Перед собой! – рявкнул усатый.